— Передумал… передумала. — Филипп грыз чубук трубки, уже не скрывая раздражения. — Женщина, мастер… у нас есть свидетель. Он видел женщину, которая шла к складам с коробкой в руках. А потом вернулась и уже без коробки.

— И что вам не нравится?

Дождь иссяк, но небо не спешило проясняться. И ветер, прежде порывистый, вовсе разыгрался. Он сминал темную поверхность реки и, зачерпывая горсти воды, швырял их на пристань. И «Леди Дантон», все еще привязанная к пирсу, покачивалась на волнах, ударяясь высоким бортом о мешки с песком. Вздымались доски пристани, скрежетали, но держались.

— Все не нравится, мастер… бомба, которая взорвалась, но так, что от взрыва этого, уж извините, никому ни жарко ни холодно. Женщина… кто в такое дело бабу втянет? И свидетель…

— А с ним что не так?

Брокк ощущал некую несуразность, которую не мог выцепить.

— Место пустое, — охотно отозвался Филипп, выпустив, наконец, трубку изо рта. — И людишки здешние, уж поверьте на слово тому, кто в Нижнем городе два десятка лет проторчал, не особо полицию любят. А тут вдруг свидетель… сам объявился, и, главное, толковый такой… художнику нашему эту девицу преподробненько расписал.

Ночь. Темнота. И дождь, пусть и не сильный.

— Как разглядел-то? — завершил список сомнений Филипп.

— Так допросите вашего свидетеля.

— А не выйдет, — со смешком отозвался следователь. — С ним местные работали… я ж недавно тут… помощники Кейрена его допросили и выпустили на все четыре стороны. Идиоты.

Брокк мысленно согласился с подобной оценкой.

— И вот как теперь найти его? А главное, знаете что? Сам Кейрен исчез куда-то… наши его и дома искали, и у полюбовницы его… уж извините, что так откровенно. И в клуб заглядывали. А он, поганец, как сквозь землю провалился!

Филипп сплюнул.

А Брокк понял, что именно не давало ему покоя: запах. Тонкий, едва уловимый аромат меда, которого не должно было быть на этом месте. Откуда взялся?

Чай.

Холодный чай с медом. И серебряный ком металла, некогда бывший флягой.

Ошметки ткани, по странной прихоти судьбы сохранившей серый цвет, но сделавшиеся неестественно хрупкими. Клок рассыпался в руках, однако и этого прикосновения оказалось достаточно, чтобы понять: Кейрен из рода Мягкого Олова был на взорванном складе.

ГЛАВА 13

Остаток дня Кэри бродила по дому.

Из комнаты в комнату, уже забывая, бывала ли в них прежде. Она касалась чужих вещей, пытаясь среди них найти успокоение, но память не отпускала.

— …Посмотри на меня, — голос Сверра звучал в ушах, и Кэри зажимала их, отворачиваясь.

Зря. Будет только хуже. Он всегда добивался желаемого, и сейчас жесткие пальцы впились в подбородок.

— Открой глаза, Кэри. Не выводи меня. Пожалуйста.

Большой палец прочертил линию над бровью.

— Разве я когда-нибудь обидел тебя? — Он сам отвечает себе: — Обидел. Но не специально. И ты знаешь, что с тобой я пытаюсь быть другим. Если бы ты помогла…

Почти просьба, но Сверр замолкает, а Кэри открывает глаза. На него сложно смотреть.

— Вот так, милая.

— Я не хочу туда идти. — Просить бесполезно. И прятаться тоже.

Жаловаться? Леди Эдганг не услышит. А отец слишком боится Сверра, чтобы перечить ему.

— И я не хочу, чтобы ты там была, — соглашается он, но не убирает руку. Его тепло ощущается сквозь тонкую ткань перчаток. — Но у меня дела. И встречи. Ты же не хочешь, чтобы я подвел своих… друзей.

Друзей у него нет. Есть те, кто готов пойти за Сверром.

— Не упрямься, Кэри. На тебе будет маска. — Он сам подает ее, черную, обтянутую шелком, гладкую и холодную. — И я никому не позволю тебя обидеть.

— Зачем я нужна?

Ответ известен:

— Потому что мне так хочется.

Сверр не привык отказывать себе в желаниях. И, надев маску, сам завязывает ленты. Его пальцы, нырнув под темное покрывало волос — парики он выбирает красивые, но Кэри ненавидит эти чужие волосы, — задерживаются на плечах дольше дозволенного. Кэри начинает бить дрожь. А он, наклоняясь к уху, закрывает глаза и дышит, втягивая аромат ее страха.

Позже он протянет ей флакон с духами, дешевыми, купленными в аптекарской лавке. Цветочный смрад их привяжется плотно, перебивая собственный запах Кэри. Но и эта маска не будет казаться надежной.

— Почему? — Его дыхание щекочет шею, и губы едва-едва не касаются кожи. — Почему ты меня так боишься?

— Не тебя, но…

…того, кто прячется в нем, глядя на мир светлыми безумными глазами.

Этот кто-то, не имеющий имени, появляется в сумерках, чаще — на полную луну. Он приносит с собой запах крови и побуревшие перчатки, которые оставляет на постели Кэри. Он идет по коридору, приговаривая:

— Раз-два-три-четыре-пять…

И слуги, едва заслышав его голос, прячутся, адом притворяется мертвым.

Скрипит половица, предупреждая Кэри.

Она просыпается, но только затем, чтобы закрыть глаза. Она слышит его, стоящего за порогом, дышащего шумно, с каким-то болезненным присвистом. И протяжный, едва различимый ухом звон колокольчика, висящего над дверью. Он придерживает колокольчик, чтобы Кэри не проснулась.

И любуется ею.

Иногда подбирается к кровати, наклоняется, и тогда Кэри ощущает его запах, тяжелый, звериный и смешанный с вонью спиртного.

Он сбрасывает перчатки и садится у кровати, осторожно кладет руку на простыню, и пальцы его тянутся к ладони Кэри, но никогда не касаются. А он, склонив голову к плечу, раскачивается и напевает песенку, глупую детскую песенку о потерянном времени.

— Помоги мне, — шепчет он. — Пожалуйста…

Кэри помогла бы, но не знает как. А он уходит незадолго до рассвета.

— Я понимаю. — Сверр убирает локон, выбившийся из-под сетки для волос. — Я и сам иногда… хочу себя остановить. Не получается.

Он лжет.

Не пытается, возможно, когда-то, когда он лишь вернулся из Каменного лога, привнеся в себе того, другого, Сверр и сдерживался, но это было давно.

Если и вовсе было.

— Но тебе, Кэри, нет нужды бояться. Тебя, — он вновь подчеркивает это слово, — я никогда не трону. Мне хватит… иных игрушек.

— А я не игрушка?

— Ты — нет, — он критически осматривает ее наряд, серый и скромный, проводит пальцами по воротничку, пробегает по пуговицам, — ты моя сестра. И я тебя люблю.

Его любовь была хуже ненависти.

— Те девушки…

— Не думай о них, — набросив на плечи Кэри плащ, Сверр бережно закалывает полы его брошью. — Всего-навсего люди… людей и так слишком много. Прошу вас, леди. Карета ждет.

Всегда наемная.

Пара лошадей. И старый экипаж, не единожды крашенный, но все равно какой-то облезлый. Он скрипит и покачивается, подпрыгивая на мостовой, и Сверр кривится. Его раздражают запахи, которых в подобных экипажах остается множество. Он разбирает их и мрачнеет, все сильнее стискивая руку. Назавтра появятся синяки, но их не будет видно — у всех платьев Кэри длинные рукава.

И глухие вороты.

Неторопливо катится карета. И сквозь тонкие стены ее проникают звуки города, который меняется. Кэри не видит перемен, но слышит их, обоняет. Вот дорога становится хуже, и в грохот колес вплетаются крики уличных торговцев, мальчишек-газетчиков и дребезжание ручной шарманки. Проникает запах свежего хлеба, который тянет за собой вонь канав и резкие ароматы аптекарских лавок. А Сверр молча достает заглушки для носа.

Дальше будет хуже.

Голосов снаружи станет больше. И дворовые мальчишки с гиканьем, воплями полетят за экипажем. Кто-то, самый смелый, запрыгнет на козлы, попытается добраться до дверей с криком:

— Миста, дай деньгу!

И Сверр, если ему случится быть в настроении, бросит в окно мелочь. Снаружи донесется визг — за деньги будут драться. А экипаж двинется дальше, по хитрому лабиринту темных улочек. Выстроившиеся вдоль них дома похожи друг на друга, над дверями их горят красные фонари, а в окнах, огромных, в пол, выставляются девицы. Они же выходят на улицу, полуголые, накрашенные и раздраженные.