Само совершенство.
И мысли легкие… тогда у него была на удивление ясная голова. И мучила постоянная жажда нового, нет, не совсем мучила, скорее доставляла несказанное удовольствие. Брокк сам себе казался всемогущим, ведь… как иначе, когда она так смотрит.
— Порицаешь? Я ведь тоже живой. — Он все-таки поднялся, прошелся, оставляя на ковре след глиняных чешуек. И добравшись до бара, вытащил бутылку.
А и вправду, с чего бы не напиться? Поводов хватает.
Вернулся в кресло, сапоги все-таки снял и носки тоже, отсыревшие, пропотевшие. Вытянул влажные ступни, пошевелил пальцами и рассмеялся без причины. Наверное, он сейчас похож на безумца.
Или и вправду безумен.
— Я живой, дед, а ты мне в этом отказывал… я понимаю, что так было нужно, что… будь я немного другим, у нас бы с тобой все получилось.
Брокк вытащил пробку.
— Я не злюсь на тебя. — Он поднял бутылку, салютуя невидимому собеседнику. — Не знаю, возможно, на твоем месте я вел бы себя точно так же… но неужели тебе было сложно хотя бы раз сказать, что я делаю все правильно? Именно сказать, а не…
Он махнул рукой.
Эти разговоры не приносили успокоения, время убивали это да. А времени еще полно. За окном серым-серо, и туман, грязный какой-то, затасканный. Точно распотрошили старое одеяло, вывернув слипшийся комковатый пух.
Брокк поднялся, мучимый внезапным приступом духоты, и распахнул створки, едва не вывернув их вовсе. Щеколду, кажется, сломал.
Ничего, завтра починит.
Плевать на щеколду. Туман отчетливо пахнет плесенью… и лавандой.
Простые синие цветы, невзрачные, ей бы подошла царственная роза, из тех, что выращивает ее величество… Королева недолюбливает Лэрдис, но мирится с нею. С нею все мирятся, закрывая глаза на шалости. Порой пеняя, но… прощают. И Брокк ведь простил.
Любит или нет?
Странный вопрос, который волновал его маленькую жену… девочку? Отнюдь. Ей ведь к лицу то жемчужно-серое платье со вставками нежно-розовой парчи.
Старая рана саднит, и боль эта мешается с другой, а руку привычно подергивает, и железные пальцы скребут подлокотник кресла. Брокк пытается вернуть контроль, но живое железо не подчиняется.
Он слаб.
Дед всегда подозревал это, чуял и пытался скрыть слабость. Маску придумал. И Брокк решил, что эта маска и есть его собственное лицо. Поверил. Свыкся. А когда треснула, то от него ничего не осталось… и все-таки напиться.
Первый глоток обжигает.
…а ведь опьянеет быстро. Он с утра ничего не ел. На кухне наверняка найдется хоть что-то, и надо бы сходить, иначе завтра будет плохо, но Брокку лень вставать.
Ковер ласкает босые ступни.
И на колене видно темное пятно. Сажа?
Кто и зачем сжег ту фабрику? В самопроизвольное возгорание Брокк не верил… а ведь в расчетах Ригера было что-то оставшееся незамеченным. Надо перепроверить.
Завтра. А сегодня есть еще время в волгло-сером тумане, с бутылкой коньяка, наедине с собой и памятью.
Любит или нет?
Он запрокинул голову, с силой вжимаясь в деревянную спинку стула, пытаясь сам себе причинить боль, чтобы заглушить иную… Лэрдис.
Зачем она пришла? Посмотреть на Кэрри, или… слабая надежда. Бестолковая.
Лэрдис не вернется.
А если…
Брокк поспешно хлебнул коньяка и едва не подавился.
Какая разница, уже не будет так, как прежде. Он ведь помнит и тот разговор на квартире, к которой, несмотря на предупреждение хозяйки, возвращался не раз и не два. Нет, не надоедал, не пытался переступить порог, но останавливался на другой стороне улицы и смотрел, силился разглядеть, что происходит за заслонами гардин. Представлял ее и… кого-то кроме, другого, более интересного, соответствующего требованиям Лэрдис. И мучительно ревновал, до немого крика, который приходилось запирать в себе, притворяясь равнодушным.
Возвращался к Дите. Отлеживался. И напивался, как когда-то, а она терпела. Уже не любовница — друг, которого не стало.
— Забудь, — говорила Дита, понимая, что требует невозможного. — Она тебя не стоит.
— Или я не стою ее?
Вопрос, на который он так и не нашел ответа.
Лэрдис… были ведь случайные встречи уже после расставания. Город не так уж велик, а королевский дворец и вовсе тесен. Равнодушные взгляды и вежливые слова.
…позвольте выразить свое восхищение…
…пригласить вас…
…прекрати меня преследовать…
Недовольство, которое ощущается ярко. И злость. Он вовсе не преследует, но как отвернуться, когда она рядом?
Уйти. Забыть и жить дальше. Утонуть в треклятой работе. Слабость? Пожалуй, но сегодня до отвращения тянет потакать собственной слабости. И Брокк снова пьет, давится горечью.
Гори все ясным пламенем…
…а Олаф вовремя появился. Два пожара и две встречи. Презирает? Пускай, сегодня Брокк сам себя презирает, и в этом есть что-то упоительное. Наконец он таков, каков есть на самом деле, — ничтожество.
— Ничтожество, — повторил Брокк заплетающимся языком и отсалютовал бутылкой собственному отражению в мутном стекле.
И все-таки за что Ригера?
Не за долги, очевидно. Три сотни спустить легко, но и у него хватило бы ума сначала рассчитаться за прошлое, а там и за новой подачкой явиться.
Кэри, девочка с коньячными глазами, которая желает знать… а ответа нет. До чего же все запуталось. Думать тяжело. Никогда прежде не было настолько тяжело думать. И посоветоваться не с кем. Старик вот молча слушал, мял пальцами подбородок, тянул тощую в складках кожи шею и вздыхал.
В последние годы опасался говорить что-либо.
А мог бы… хотя бы раз.
Нет, определенно, Брокк сегодня набрался. Или еще вчера? Дни неправильно резать по полуночи, в темноте возможно спрятать уходящее время. Почему не в полдень? Одна минута, и день становится следующим. Муть в голове, тяжелая, неприятная.
У Рига имелся мотив. Он ведь ненавидит брата, а история о нелюбви… или о любви? Чем не повод избавиться? Сначала использовать втихаря, а потом… да, получилось бы. Но расчеты те Ригер делал не для себя, слишком аккуратно все… для него аккуратно. Собственные эксперименты он предпочитал ставить на ходу. Кстати, и вправду ведь на эксперимент похоже. А остальное — на зачистку, когда тот, кто стоит за спиной Ригера, успел собрать данные и понял, что те люди, да и не люди тоже — помеха. Отработанный материал.
Надо запомнить.
Кейрен охотно выслушает и эту бредовую теорию. Он вежливый и почти приятель, насколько у Брокка вообще есть приятели. А ведь нет и никогда не было. Дом пустой, и учеба только… гувернеры… воспитатели… даром, выходит, время тратили.
Смеяться горько, и язык жжет. Брокк попробовал почесать его о нёбо, но жжение не прекратилось. Что с ним?
Алкогольная интоксикация.
Он читал об этом в журнале, и еще о пагубном влиянии алкоголя на печень. А вот нервы он успокаивал, во всяком случае, из всех рецептов от бессонницы Брокку больше всего нравился тот, который основан был на бренди. Нет, засыпать не помогал, но бодрствовать было всяк веселей.
Снова мысль потерял. Рвутся они, что старые нити.
Ригер… точно, Ригер. И расчеты.
Инголф уверял, что заказывал Ригеру… почему он, а не братец? Тот ведь тоже аккуратен и куда как более обязателен? Спросить? Соврет ведь.
Самолюбивая сволочь.
Мог бы убить?
Нет, Кейрен уверен, что убийца был человеком. А Инголф не снизошел бы до сотрудничества с людьми. Параноик несчастный. И не только ведь он.
Какой безумный-безумный мир. Чума притаилась на борту проклятого корабля, который вот-вот раскопают, но будут осторожны, потому что Королю не нужны пустые земли. И королевство не выдержит очередного кризиса… сейчас.
А потом?
Чуму посадят в клетку… как огонь. Истинное пламя, которое доверчиво шло к Брокку, оставляя в его руках частицы себя. И тоже ведь спрятал в стеклянной темнице. А оно вырвалось, помимо воли Брокка вырвалось. И с чумой будет точно так же.
Надо их остановить.
Кого?
И как? Что он знает, помимо слухов? Но слухи опасны. И чрезмерное знание тоже. А Король велит не думать о том, о чем думать не следует. В конце концов, разве нет у мастера иных забот?